Ганин Дмитрий

Про дерево, город и время. Тяжелый рассказ. Такие образы приходит на ум только дождливыми осенними вечерами, когда физически ощущаешь, как безвозвратно утекает время. И вот только что было детство, как вдруг понимаешь, что заканчивается юность…

То ли сон, то ли явь… Теперь воспоминания детства начали прятаться среди снов, и уже порой не отличить, где правда, а где сновидение. Словно дети играют в прятки в старом парке, и чтобы их найти, нужно прорваться через дикие заросли и колючие ветки, сквозь высокую траву, да через черные зеркала луж, в которых видишь свое взрослое отражение. И быстрый легкий бег уже не поможет, потому что споткнешься, зацепишься. Но медленно и вдумчиво двигаясь к цели, я забываю куда иду…
То ли сон, то ли явь…

Не каждому придет в голову отправиться ночью в лес и залезть на самое высокое дерево, чтобы посмотреть на мерцающие огни города на горизонте. А я отправился, очарованный и полный решимости. Это очень страшно, но у подростка своя логика. Там же огни города! И уже большинство сверстников скажет: подумаешь, огни. Назовут психом, который гуляет по ночам в лесу и обязательно найдет приключения. Но я знал, что в лесу никого нет из тех, кто, по мнению скептиков, может создать для меня эти самые приключения. В ночном лесу только деревья и ночь.

Деревья и ночь… А тогда еще была луна. Почти полная. Ее свет плавно опускался на лес и вязкими каплями серебра стекал с веток сосен на землю. Лес дышал спокойно и равномерно, словно в глубоком сне, и обычные ночные шорохи и скрипы не нарушали тишину, а наоборот, создавали ее. Я старался идти бесшумно, чувствуя себя лишь тенью в свете луны — такой нечеткой, обманчивой. Только сердце стучало громче обычного от страха и волнения. Я становился туманом, сливался с другими танцующими тенями, растворялся в сиянии на опушках, и вновь сотканным силуэтом пропадал среди тяжелых стволов полувековых сосен. Я уже не мог отличить — сплю я или нет…
То ли сон, то ли явь…

Дерево было заветным. Оно пряталось в роще среди таких же сосен, но лишь оно одно позволяло подняться над лесом и увидеть далекие горизонты сторон света. Я выскочил из тени и коснулся шершавой коры. Дерево еле ощутимо вздрогнуло, приветствуя меня. Качнулись ветки, беззлобно заворчал из рощи задремавший ветер. Что-то заскрипело, заговорило, но свет луны успокоил проснувшихся, и снова стало тихо, да так, что зазвенело в ушах.

Я подпрыгнул и уцепился за сук, подтянулся, и начался мой подъем. О, я знал каждую ветку и мог бы с закрытыми глазами забраться на верхушку пятью различными путями. Но этой ночью дерево оказалось другим — одни ветки пропали, другие появились. Мои руки хватали воздух, но я не падал — лунный свет словно тащил меня в верх. И в последний момент под ногой находилась опора или под руку попадался надежный сук.

Я поднимался, взлетал в другой мир. Сумрак, разбавленный лунным светом, оставался внизу. А передо мной открывались просторы. Тут были другие ветра, другое небо, другие краски. Во все стороны от меня вдаль уходил ковер леса. Сверху на нем лежало что-то туманное, искрящееся, воздушное, ночное. У меня не хватало таланта, да и слов, чтобы описать увиденное. Небо было звездное, и оно внимательно смотрело на меня лунным зрачком. Пристально и внимательно, будто я был не маленькой точкой в бескрайней текстуре леса, а кем-то очень важным, способным нарушить покой и привести с собой новый день.
Я вдохнул ветер. Тот же ветер, что по утрам влетал в мое распахнутое окно и трепал страницы рукописей, смеялся над нелепыми строчками моих попыток описать его. Тот же, но иной. Во рту остался привкус тумана с сосново-ночным ароматом.
И на горизонте на западе я увидел зарево города и его огни. Новогодняя гирлянда, огоньки, рассыпавшиеся вдоль линии. Там кипела ночная жизнь: кто-то не спал, бодрствуя в полуночном ритме. В мерцании можно было уловить движение машин на далеком шоссе. Протяни руку — и город у тебя в ладони. Так близко. И так одиноко было здесь, на вершине старой сосны, которая затерялась среди тысяч деревьев, среди десятков рощ и опушек, среди миллиардов звезд. Только ветер и деревья.
Одиночество это наркотик, от которого трудно отказаться. Я вспомнил, зачем меня тянуло сюда, и никому никогда не объяснишь, что творится у тебя в душе. Приходится прикрываться чудесными видами на город. Но почему я вспоминаю об этом только здесь на крыше леса? То ли сон, то ли явь…

А потом что-то случилось. Так в летний жаркий день вдруг на мгновение слышишь запах осени. В симфонию тишины ворвался новый аккорд: низкий и минорный. И на открытом пригорке внизу у дерева произошло движение. Зашуршали кусты можжевельника, затрещали сухие ветки на земле. Из тени на пригорок вышел зверь. Он выглядел большим, и очертания его были не ясны. Лунный свет искажал его форму, тени скользили по его туловищу, и только два его глаза были черными провалами, чернее самой темной ночи, слепые и безжизненные. Зверь фыркнул и замер. Пустые глазницы уставились на небо, зверь изучал луну. И время застыло. Ветер наткнулся на преграду, замер в полете, звездное мерцание превратилось в тонкие линии-лучи на небосводе, зарево города стало пятном-градиентом, над которым повисла покрасневшая луна.
Внезапно зверь тяжело вздохнул и отвернулся от небосвода. В тот же миг все вернулось на свои места, и я потряс головой пытаясь сбросить наваждение. А чудовище неожиданно издало стон. Этот звук, похожий одновременно на скрип старого колеса и на вой зимней бури за окном, пронзил округу неведомой тоской и болью. Стон прошел сквозь меня, и я познал свою обреченность. Он просто еще раз вздохнет, и я исчезну. И все вокруг изменится. То ли сон, то ли явь…

Но зверь посмотрел на меня. Он проник в самые глубины моего сознания, и я понял, что зверь невероятно стар и невероятно силен, и ему ничего не стоит стереть с лица земли не только мое дерево вместе со мной, но и весь лес. Я приготовился броситься в бессмысленное сражение со всемогущим противником, и либо проснуться в холодном поту, либо остаться навеки лежать под сосной. А зверь вдруг отвернулся и уставился куда-то во тьму зарослей.
Я начал спускаться вниз, поспешно, неловко. Я исцарапал руки и лицо, измазался смолой, больно ударился о ветку. А зверь молчал. Он не шевелился, только лунный свет кружил вокруг его черного тела. Мне показалось, что он уже не живой, что он умер на этой полянке, и стон его был последним звуком, которое издало это существо.

Спустившись на нижнюю ветку, я приготовился спрыгнуть на землю, но что-то удержало меня. Я вспомнил чувство обреченности, нахлынувшее на меня несколько мгновений назад. И еще я вспомнил, что не знаю, сон ли это или явь…
Почему-то возникла уверенность, что как только я коснусь земли, зверь прыгнет на меня тенью еще более темной, чем ночная тень и пожрет меня. И я умру. Или, если я сплю, то, наверное, проснусь где-то в другом месте седым стариком с воспаленными от бессонных ночей глазами, среди разодранных черновиков и неоконченных рукописей.

Зверь не шевелился, может, он разрешает мне быть здесь? — в ночном лесу, на высоком дереве, под звездным куполом с серебряной луной. И я буду вечно наслаждаться наркотиком одиночества на этой продуваемой ветрами вершине моего мира? Дракон времени мудр, он не торопится и никогда не ошибается. Он знает, что никакого выбора нет. И не важно: сон это или явь.

Но, черт побери, как хочется рвануть и, пробежав мимо ошеломленного чудовища, скрыться в лабиринте лесных тропинок и раствориться в лунном сиянии глубокой ночи.

Осень 2009