Ганин Дмитрий

Драматичное произведение, посвященное вопросам самовыражения. Описан контраст между теми, кто всеми силами пытается избежать навязанного образа, и теми, кто этот образ считает привлекательным.

---

Наши прогулки в парке вдоль реки имели завидную постоянность. Нет, мы с Настенькой не стремились уединиться, обособиться от всех – наоборот, нам нравилось разглядывать встречных прохожих, нравилось угадывать, о чём они думают. Для нас это стало своего рода игрой, моментом наибольшего сближения интересов и так называемого активного отдыха. Мы подглядывали за людьми исподтишка, а потом долго спорили о том, женат ли этот человек или нет, работает ли встретившаяся девушка или учится. Сомневаюсь, однако, что наша наблюдательность была хорошей, и вряд ли мы попадали в точку даже в трёх случаях из десяти – мы не могли проверить наши домыслы.

Ну вот, к примеру, идёт человек в камуфляже.

— Он не военный, — говорит Настенька.

— Почему? – спрашиваю я, и во мне сразу возникает дух соперничества.

— У него взгляд такой… осмысленный…

Я язвительно высмеиваю её представление о военных и замечаю, что человек тщательно выбрит – чем не армейская привычка.

— У него нет никаких знаков отличия, погоны, значки какие-нибудь… — убеждённо парирует Настенька.

Спор наш длится долго, пока хватает знаний из области военной атрибутики, и, в конце концов, мы оба замолкаем, каждый уверенный в своей победе.

В самом дальнем углу парка, где река постоянно затопляет низкий берег так, что деревья оказываются в воде, мы часто встречали молодого человека, сидящего на чёрной от сырости скамеечке. Он всё время писал что-то в блокноте, не поднимая взгляд даже когда мы прогуливались у него перед носом. Сейчас мне трудно вспомнить его внешность. Настенька уверяет, что у него были светлые волосы — как у Есенина – добавляет она, хотя я не представляю, где она видела цветные изображения поэта. Насколько мне помнится, парень имел слегка длинные русые волосы, с причёской, напоминавшей пастушка. Вообще-то у нас сложилось о нём достаточно субъективное мнение. Помню, что никак не мог узнать цвет его глаз — не знаю, зачем мне это было нужно, но он никогда не смотрел прямо на собеседника, а куда-то в сторону. Одет он был в жёлтую ветровку без капюшона. Опять же Настенька уверяет, что на нём был оранжевый свитер. Учитывая то, что на улицах царила осень, я склоняюсь к версии с ветровкой. Настенька говорит, мол, в дождливую погоду (кроме одного случая) мы вообще не ходили гулять, поэтому в солнечный осенний день люди обычно одевают свитера. Не знаю, не знаю…

Если я попытаюсь представить его образ, то увижу перед собой осеннюю панораму парка, разлив реки и маленькую фигурку на скамейке, склонившуюся над блокнотиком. Этот образ значительно яснее. И имя – почему-то мы так и не выяснили, как его зовут. Как-то Настенька полушутя предположила, что мы всё это придумали сами – не было никакого паренька в парке, что мы играли сами с собой, кто интереснее придумает.

Мы долго пытались определить, чем занимается Наш Незнакомый – вот так мы окрестили его. Настенька была уверена, что он пишет стихи. Пожалуй, я соглашался с ней – что можно писать в блокноте в парке? Тем не менее общее мнение о том, как поэты пишут стихи не совпадало с поведением Нашего Незнакомца. Обычно поэт вскидывает эффектно голову, устремляя взгляд мудрых глаз в необъятные выси (одновременно, грызя кончик карандаша), и, словно читая в небесах строчки из облаков, резким движением строчит на бумаге новую песню. Этот же писал весь согнувшись, ни разу не взглянув на небо, будто боясь опоздать, упустить мысль. Со стороны никакого творческого вдохновения не наблюдалось.

— Может, он не стихи пишет? – задумалась однажды Настенька, впрочем, так и не найдя другого объяснения.

Мы стали частенько кружить в дальнем углу парка, стараясь что ли привлечь внимание Незнакомца. Уверенные насчёт поэтической сущности молодого человека мы пытались, проходя мимо него, громко декламировать что-нибудь вроде:

«В том краю, где жёлтая крапива и сухой плетень…«

или

«Вдали огонёк за рекою, вся в блёстках струится река…«

Уж не знаю сам, почему мы читали лирику, но, согласитесь, что Есенина, Фета, Жуковского очень подходяще цитировать у осенней воды. Нам как-то в голову не приходило, что человеку может нравиться Маяковский или Брюсов. Слава нашей интуиции, мы всё-таки не ошиблись. Это пришло мне в голову совершенно случайно. Стоял ранний осенний вечер, мы снова приближались к скамеечке, намереваясь «выбить» из Незнакомца хоть слово – это стало просто манией. Нам так хотелось, чтобы он хотя бы ругнулся, сам не знаю почему мы желали услышать его голос. Может, в самом деле, чтобы убедиться в реальности этого человека – не могли же мы, в конце концов, похлопать его по голове и воскликнуть: эге, да он настоящий!

Мы громко и наигранно обсуждали лирику в стихах Набокова, но как-то нам не удавалось подойти поближе. Затем мы решились пройти совсем рядом.

Ещё не приблизившись к скамеечке, я артистично окинул взглядом залив, разрушенный дом на другом берегу, жёлтую траву и чёрные стволы тополей. Затем продекламировал:

О солнце, солнце,
Золотое, опущенное в мир ведро,
Зачерпни мою душу!
Вынь из кладезя мук
Страны моей.

Каждый день,
Ухватившись за цепь лучей твоих,
Карабкаюсь я в небо.
Каждый вечер
Срываюсь и падаю в пасть заката…

Честно говоря, это далеко не любимоё моё стихотворение Сергея Александровича, я его начало запомнил по той же причине. Как тут не поверишь в Провидение, когда Незнакомец вдруг посмотрел на нас издалека – ведь услышал, хотя Настенька говорит, что я орал на всю набережную – и спросил, чьи это стихи. Надо представить наши изумлённо радостные лица! Мы застыли на месте и молчали от неожиданности. Так как между нами было метров шесть, он переспросил громче. Я дрожащим голосом сказал, что это Есенин.

 — Понятно! – вздохнул Незнакомец и снова уткнулся в блокнот. Разговор явно прекращался – надо было что-то делать. Мы подошли, Настенька открыла рот, чтобы спросить что-нибудь непринуждённое. Но Незнакомец вдруг сам попросил меня продиктовать, как называется стихотворение. Я выполнил его просьбу, и он записал тщательно на последней страничке название – я заметил, что листы в блокнотике были в клеточку.

— Красиво! – сказал он и смотрел мимо нас на тот берег.

— А что вы делаете? – спросила Настенька.

— Тоже стихи пишу! – Незнакомец как-то криво усмехнулся, и мы так и не поняли, сказал ли это он всерьёз. А переспросить и тем более попросить прочитать стихотворение было неудобно. Я, заминая неловкую паузу, ненавязчиво представил себя и Настеньку. Однако Незнакомец не назвал себя. Он сказал, что видел нас, что мы тут часто ходим. И опять было не ясно, он так сказал потому что мы ему мешаем, мол, ходят тут всякие, или просто для поддержания знакомства.

— Ты учишься? – спросил я.

— Да… — ответил он неопределённо и добавил: — Красивая последняя осень в этом году.

Я и Настенька дружно закивали, всем видом показывая, как мы поддерживаем беседу, проигнорировав слово «последняя». Он перевёл взгляд на «этот» берег. За ржавой оградой парка белела церквушка.

— Знаете, что это за церковь? – спросил он неожиданно.

Теперь мы замотали головами: нет, не знаем. Незнакомец откинулся на спинку скамьи и с интонацией, характерной для экскурсовода рассказал:

— Церковь Николы Угодника, но в народе её называют церковью Николы Укрывателя.

Он помолчал и, так как мы молчали, продолжил – его воодушевление было видно в движениях рук.

— Во время войны местный поп прятал в подвалах церкви партизан, прямо под носом у эсэсовцев. Дело в том, что немцы во дворе церкви устроили командный пункт, видите на том берегу останки дома, там было что-то вроде сортировочного лагеря для гражданского населения, кого-то отпускали, кого-то отправляли дальше в концлагеря, кого-то… убивали на месте… А со стороны парка, вон в той низинке, был тайный ход как раз в подвалы. Отец Николай прятал там партизан, довольно крупных местных лидеров, в то время как немцы обыскивали город и окрестности. Его потом расстреляли… Вот так-то вот…

Он замолчал. Мы с Настенькой не знали этой истории-легенды. Настенька сказала, что это очень интересно и предположила, что молодой человек, наверное, хорошо осведомлён об истории нашего города. Незнакомец печально улыбнулся – это я прекрасно помню – и вдруг уткнулся в блокнот. Мы немного потоптались около скамейки и, пробормотав, что нам будто бы пора идти, отошли.

— Вот такой получился экскурс, — сказал я, когда мы шли к воротам парка.

— Он, наверное, студент исторического факультета, — решила Настенька.

— Член краеведческого кружка, — заявил я.

— Выдумщик… — сказала моя подруга и осеклась. Нам как-то не пришло в голову, что эта легенда сплошное враньё.

Малоубедительная история – так мы с Настенькой сказали себе, но я надумал сходить в библиотеку и почитать про местные церкви.

 На следующий день был страшный ливень, такой, что даже в окно ничего нельзя было разглядеть. Я спустился на этаж к Настеньке, и мы полезли в Интернет. Никакой существенной информации о церквях мы не нашли. Зато на локальном сервере начинающих поэтов мы обнаружили замечательное стихотворение:

Церковь у реки, туман и листья.
Ветер хмурый на кресте распят.
Только небеса не манят высью
Укрывают облаками старый сад.
Я умру, когда листва умчится,
За собой оставив голь ветвей.
И про мой печальный рок провидца
Знает стая перелетных журавлей

 -Спорим, это он – сказала Настенька. Я не мог с ней согласиться. Но против нее у меня не было доводов. Я заявил, что подобное совпадение указывает как раз на отсутствие связи между двумя фактами. Настенька презрительно посмотрела на меня, и я решил сегодня воздержаться от всяких идей.

— Если ему нравятся стихи Есенина, значит, он и стихи пишет, копируя его, — рассуждала Настенька.

— Когда я декламировал, он спросил меня, чьи это стихи, — напомнил я, — значит, он не знает.

Не то, чтобы мне казалось, но я чувствовал, что все это превращается в навязчивую идею, в манию, если хотите. Я спрашивал себя, ну, узнаем мы о пареньке все, что хотим, и что дальше? А что мы вообще хотим о нем узнать? Я изложил свои сомнения Настеньке. Она сначала посмотрела на меня презрительно (надо отучать ее от этой привычки), а потом задумалась.

— Ты знаешь, — сказала она, — по-моему, нам скучно. Давай за ним проследим.

Стоящая была идея. Только трудно реализуемая. Дни становились холоднее. За неделю наступили совсем не летние холода. Осень отнимала у природы последние силы. Часто шли дожди. Мы с Настенькой прогуливались по парку, но не встречали Нашего Незнакомца. В конце концов, мы вышли гулять под дождь. Я провалился в лужу, зачерпнул сапогом воду, простыл, наконец. Но какое было наше удивление, когда мы увидели его на скамеечке, сидящего под зонтиком. Он просто сидел и смотрел на реку. Настенька сказала, что ей страшно. Я понимал ее. Странно все это было. Сначала мы хотели даже уйти. Любопытство пересилило нас, но мы долго не могли решиться подойти к нему. Я уже замерз, и смело двинулся к скамеечке. За мной засеменила Настенька.

— Привет, — сказал я.

В ответ, понятное дело, тишина.

— Как стихи? — добавил, наверное, от отчаяния.

— Чего стихи? – он увидел меня.

— Сочиняются? — я был поражен своим сверхдружеским тоном. Настенька сопела сбоку необычайно удивленная.

Он улыбнулся, недобро как-то, невесело.

— Сегодня только три строчки удалось.

Не дожидаясь нашего вопроса, он продекламировал:

Раскаянья зов.
Вчера решил я уйти,
Но только плакал…

Мы с Настенькой растерянно переглянулись. Это было какое-то хокку. И еще неизвестно его ли это авторство – трудно сказать, мы не слишком увлекались японской поэзией.

— Ну, ты прямо как Басё! – сказал я, Настенька толкнула меня в бок.

— Кто? – спросил незнакомец, но тут же отвлекся.

По реке плыла лодка. Пустая, без людей на борту, она ровно плыла точно по середине реки, и дождь наполнял ее водой. В последнее время меня часто преследуют грустно-романтические образы. Я не хочу говорить об этом Настеньке, ведь у нас с ней молчаливый уговор. Вероятно, мое лицо что-то выражало, потому что она посмотрела на меня. Но не поняла, улыбнулась. Незнакомец с тоской смотрел на лодку, и его почему-то было жаль. Чего он здесь, в конце концов, делает? Сидит, понимаешь, под дождем… Во мне поднималась злость, но я тоже улыбнулся.

— Грустная картина, — сказал я.

Незнакомец отвернулся от реки, вздохнул:

— Не то слово, — вот сейчас он был почти нормальным. Хотелось ударить его по спине ладонью, задиристо пошутить, кампанейски позвать в ближайшее кафе. Но он снова провалился в меланхолию. Достал блокнот, капли иногда залетали под зонт и падали на странички. От нас он этим зонтом в итоге загородился, и мы пошли дальше, обескураженные, растерянные.

— Зря время тратим, — проворчал я, когда мы подошли к ограде. Настенька чихнула, подтверждая мое замечание. В магазинчике напротив мы купили орешков и двинулись вверх по набережной. Хотелось еще побродить даже в такую сырую неуютную погоду. Дождь закончился.

— Знаешь, — сказала Настенька, — я поняла! Он послушник.

— Кто? – не расслышал я.

— Наш Незнакомец! – радостно воскликнула она.

Я переспросил, кто такой по ее мнению Незнакомец.

— Он не зря нам про церковь рассказывал, — говорила моя подруга, — и знает подробности о той церкви. Он там или работает, или служит. Монах он, короче.

Я заметил, что у монахов есть бороды. Он молод еще, отвечала Настенька. Я сказал, что все равно не бывает таких молодых монахов.

— Тогда он студент духовной семинарии, — заявила убежденно Настенька, — у нас же есть семинария, причем недалеко отсюда.

Идея была замечательная. Я лихорадочно пытался найти наиубедительнейшее опровержение. Но ничего не придумал. Тогда я контратаковал ее догадку.

— А мне кажется, он из психушки!

— Да, да, — я с удовольствием глядел на недоумевающую Настеньку. – Он тихопомешанный, его отпускают гулять по городу. Отметь, что сразу за садом есть реабилитационный центр для душевнобольных.

Мне понравилась моя мысль, я развивал ее дальше:

— В блокнот он, скорее всего, записывает свои впечатления по совету врача. Потом они сидят вместе и анализируют каждую запись. Он же интроверт – такие чаще всего считаются психами.

Настенька закусила губу. Похоже, теперь она пыталась доказать мне обратное. Потом по свойственной женщинам манере нашла дурацкий компромисс:

— Он душевнобольной и работает в церкви.

Мы посмеялись. Уже вечерело. Хмурое небо все более темнело, внезапно вспыхнули фонари на набережной.

Настенька пожаловалась на усталость. Я с тревогой посмотрел на нее. Сегодня мы много гуляли. Вряд ли нам будут на пользу такие прогулки в сырость и холод. Простывать не хочется, хотя это смешно в нашем положении простыть. Я посадил Настеньку на скамеечку, а сам перешел улицу и стал ловить такси. Ехать было не очень далеко. Когда я высматривал в конце улицы машину, мне показалось, что там прошел наш Незнакомец – вот удивительно: я не помню, как он выглядит и одет, но почему-то узнал его тогда. Или мне все-таки показалось. Я не чувствовал к нему ненависть или злость, я не считал его дураком. Каждый может вести себя так, как хочет, пока у него есть такой выбор, и незачем прикидываться кем-то другим. Но я не питал к нему и положительных чувств. Отчасти, а может и потому, что мы сами были иными, и не в пример ему доказывали себе свою принадлежность к окружающим. У меня начала болеть голова. Что за искушение он приготовил нам в эти осенние дни, какие мысли родились у нас, о чем мы не могли признаться друг другу потом?

Подъехало такси. Я показал водителю на Настеньку. Вскоре мы сидели в теплом салоне. Настенька устало улыбалась, и на щеках ее играл еле заметный, такой редкий румянец. Я посмотрел, сколько у меня денег в кошельке и, убедившись, что на поездку до дома хватит, назвал адрес хосписа.