Ганин Дмитрий

Работа над рассказом велась полгода (зима-лето 2006). Алкоголь и романтика, хотя у стороннего наблюдателя это вызовет презрение. Хочу отметить, что лирический герой имеет слабое отношение к автору. В реальности приключения главного героя не имели место (во всяком случае со мной — точно).

---

Все-таки я напился. А, к черту! Ну и пусть. Зато мне удалось вырваться из этого душного помещения. Там, где все, кроме меня, считают себя хозяевами своей жизни. Впрочем, меня, кажется, уносит в доморощенную философию.

На улице мелко моросит. Отвратительная погода. Самое то, чтобы шататься по простывшему городу. Идти недалеко. Полчаса пешком. Небо такое темное и низкое. Я, наверное, могу потрогать его пальцами. Черные облака напоминают мокрую вату. Эх, провалился в лужу. Глубокая — теперь в ботинке будет противно чавкать. Хорошо, что я не трезвый, иначе бы долго комплексовал по этому поводу. Вроде бы не так поздно, но в доме, мимо которого я иду, не горит свет. Окошки нависают над тротуаром, и я могу постучаться в стекло на втором этаже. Скоро проспект. Там оживленнее. Мигают огни баров — мне хватит на сегодня массового отдыха. У меня кончились деньги.

Выхожу на перекресток. Машина проносится в сантиметре от меня, окатив волной. Отпрыгиваю. Почти как трезвый. В кого-то врезаюсь. Мат и вздохи. Дико извиняюсь, не зная перед кем. В глазах двоится вывеска «Аптека». Ретируюсь и чуть не попадаю под машину. Пристыженный, бегу через дорогу и ныряю в спасительную улочку. Здесь еще темнее. Слева старый парк. Справа корпоративные здания. В голову настойчиво лезет мысль облегчиться. Ночной город и изрядное количество выпитого алкоголя меняет мои воззрения на эстетику. Я прячусь под деревом и выполняю запрос организма. Слышу журчащий звук впереди. Прямо за стволом. Кто-то большой и черный поздравляет меня с облегчением. Я от испуга спотыкаюсь и падаю в траву. Наверное, испачкался. Большой и черный застегивает ширинку и, насвистывая, удаляется. Я подозреваю, что я на пути к протрезвлению. Или мне кажется. Сердце бешено стучит. Напугал, черт.

Проверив, все ли я застегнул, двигаюсь дальше. Внимательно изучаю пространство перед собой: мало ли кто еще попадется. Опять наступаю в лужу. Второй ботинок наполняется водой. Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, пытаюсь вспомнить что-нибудь светлое. В голову лезет фраза «вот буря разыгралась!». Кажется это «Король Лир». Обидно. Ничего светлого.

«Эх, жизнь моя, жестянка!» — про себя восклицаю я необоснованно. Потом слышу эхо и понимаю, что крикнул это вслух. Где-то заплакал ребенок. Ускоряю шаг.

По моей тихой улочке едет машина. Наверное, иномарка. Напротив меня останавливается. С нетерпением жду, что будет. Пересекаю перекресток. Машина снова догоняет меня и застывает. Я думаю тоже остановиться, но остаток здравого смысла предлагает мне свернуть в темноту первого подвернувшегося двора. За углом сразу же проваливаюсь в лужу. Отношусь к этому философски.

Долго плутаю в потемках по этому двору и, не найдя из него выход, возвращаюсь обратно туда, где вошел. Машина стоит. Делаю трезвое лицо и твердой походкой прохожу мимо. Через пять минут автомобиль догоняет меня. Слышу шум опускающегося стекла, запах освежителя воздуха. Женский голос:

— Молодой человек, не подскажите, где здесь улица Гоголя?

Шепчу:

— Там! — и махаю для достоверности рукой. Причем, не прекращая движения.

Машина резко срывается с места и через секунду исчезает из моего поля зрения.

Выхожу на более оживленную улицу. Здесь ходят люди. До дома — десять минут. Подхожу к остановке. На скамеечке сидит старушка. Плачет. Может, из бомжей. Лица не видно. Большой грязный платок. Не обращаю внимания. Всем сегодня плохо. Надо чего-нибудь съесть. Захожу в павильон.
Пьяный молодчик домогается продавщицы. Враждебно смотрит на меня. Делаю злое лицо — хорошо, что я небритый, говорят, на чеченца похож.

— Один Сникерс, — говорю.

Впрочем, не уверен, что мой желудок его выдержит. При свете вижу, что в глазах очень даже двоится. Никак не разглядеть ценник. Даю 20 рублей — кажется, должно хватить. Парень что-то мне хочет сказать. «Покайся!» — говорю я многозначительно. Наступившей паузы мне хватает, чтобы покинуть магазинчик.

К остановке подкатывает автобус. Почти пустой. В руке я сжимаю сдачу. В зубах шоколад. Через минуту я еду в автобусе прочь от дома. Усердно жую орехи. В голове мысль, что я уезжаю от дома. Сознание воспринимает это предупреждение как-то вяло. За окном мелькают дома, улицы, площади. Отдаю кондуктору последние копейки на проезд. Доев, шоколад, важно покидаю салон.

Стало холоднее, а может район такой ветреный. Застегиваю куртку на все пуговицы. Кажется, мысли упорядочиваются. Вместе с этим приходит тревога. Все-таки я умудрился удлинить себе путь домой. Теперь пешком идти час, если дворами да закоулками. Время — за полночь.

В принципе, городок у нас спокойный. Сколько раз болтался по ночам? Но не в такое темное ненастье. Навстречу движется компания. Враждебно так движется. Переходить улицу поздно. Изучаю пути отступления. Теоретически можно скрыться во дворе справа. Или в кустах сирени на другой стороне улицы. Почти миновал эту компанию, но самый последний, еле идущий, качается:

— Дай закурить, братан!

— Не курю, — хриплым голосом маньяка говорю я.

Вижу кулак около лица. Все-таки оппонент более пьян. Поэтому легко уклоняюсь и точно попадаю ему в глаз. Начинается возня в первых рядах. Кричу «милиция! хулиганы!» и бросаюсь во двор. Они за мной спустя секунды. Прятаться в подъездах безумие. Я хлопаю дверью подъезда, а сам ныряю в цветник, заботливо выращенный какой-нибудь старушкой с первого этажа.

— Он в подъезде, — орет кто-то.

Четверо бегут в подъезд — двое стоят у двери. Я перестаю дышать. Удивительно, что они меня не видят. Ложусь на спину. Над головой звезды. Вижу какую-то планету. Красная. Наверное, Марс… Или Меркурий.

— Наверное, тут живет, — вернулись преследователи. — Змей, ты завтра выясни, кто тут живет.

— Получит, сука!

— Кто его запомнил?

— Да вроде высокий такой, громила…

— Сивый, ты то как, помнишь его?

Сивый блюет. Он уже не помнит, что получил в глаз. Они закуривают. Вижу отблеск огонька сигареты на своей руке. Уходят. На первом этаже загорается свет. Лысый мужик подходит к окну и смотрит на палисадник. Видит меня. Смотрим друг на друга. Я почему-то улыбаюсь. Машу ему ручкой, привет, мол. По его лицу понимаю, что охота сейчас продолжится. Срываюсь с места и покидаю двор.

Некоторое время ковыляю спокойно. Ветерок приносит запах свежего хлеба. Хочется есть, несмотря на шоколад.

Сзади визг тормозов. Уазик с мигалкой. Два начальника вываливаются из него, предлагают положить руки за голову, а голову на капот. Обыскивают. Оружия не находят. Спрашивают документы. Показываю читательский билет. Молодой спорит со старшим напарником, что со мной делать. Спрашивают, почему трезвый, но грязный. Говорю, напали, какие-то негодяи. Показываю в направлении той компании. Старший начальник интересуется, сколько негодяев, и прочими тактическими вопросами. Уазик резко срывается с места. Я остаюсь один.

Снова выхожу на проспект. Здесь совсем светло. Читаю номера на машинах таксистов. В глазах двоится, но не так навязчиво.

— Валька! Ты что-ли?

Знакомое лицо и с ним куча народу.

— А ты чего такой несчастный? — хоть убей, не могу вспомнить, кто это. Учились что ли вместе?

— Да вот, говорю, — пытаюсь до дома дойти. Вежливо улыбаюсь.

На лице девушки из компании наблюдаю отвращение. Хочу скорчить рожу, но держусь достойно.

— Может с нами? Мы в бар идем! — старый приятель, похоже, искренне рад меня видеть.

Я говорю, что у меня нет денег. И говорю, что мой внешний вид это подтверждает.

— Ерунда, — говорит приятель, — пошли. Тебя я всегда угощу.

Оказываюсь в баре. Они пьют вино. После выпитых мною пары литров водки это самое то. Думаю, как бы отказаться. Незаметно вливаю в себя бокал «Каберне».

— Рецидив, — говорю я громко.

Девушки испуганно смотрят на меня. Хочется процитировать Мандельштама, но я откланиваюсь под предлогом нужды. Пробираюсь в гардероб и покидаю бар. Вспоминаю имя приятеля. Мы с ним вместе ходили десять лет назад на курсы английского.
Толку от моего английского…

Сворачиваю в частный квартал. Там большие деревянные дома. Пахнет углем. Гавкнула собака. Я приказал ей замолчать. Про себя приказал. Но это действует. Собаки меня слушаются. Темень непроглядная. Хочется выть. Да только луны нет. Звезды и все. Мои неровные шаги слышны во всем квартале. Вино делает свое черное дело. Неожиданно передо мной вырастает клен. Я не вижу его листьев, но знаю, что это клен. Прислоняюсь к нему.

— Ты не ругайся, — говорю. — Я тебе обещал, что стану взрослым. Помнишь, я еще бродил под твоими ветками, собирал опавшие листья. А ты смотрел за мной, чтобы не ушел далеко, за ворота, где злые прохожие и сердитая собака? Не здесь это было, а далеко…

Клен зашелестел.
— Не ругайся, пожалуйста, — шепчу я, и хочется плакать, — я же пытаюсь. Видишь, я иду домой.

Медленно опускаюсь на колени. Ноги отказываются меня держать. Я уже не знаю, то ли мысли, то ли слова покидают меня.

— Я же не такой глупый. Разве можно жить, не умнея? Скажи мне, ты высокий. Ты же все видишь там наверху. Я все время помнил тебя. Каждый раз, когда мне было плохо. Неужели ты не можешь сейчас поддержать меня. А помнишь, я залезал на самую высокую ветку и смотрел на окраину? Там за крышами домов проносились поезда. Я гудел вместе с ними. А в окна чердака напротив бились глупые мухи. И пахло углем…

Дождик, до этого моросивший, вдруг обозлился и превратился в ливень. По лицу потекли струйки.

— А когда я болел и сидел у окна, мне был виден только ты и покосившийся забор. Я смотрел, как ты мокнешь под дождем, и мне хотелось принести тебе зонтик, чтобы ты не простыл.

Клен обдумывает мои слова.
— Когда мы прощались, я взял твой опавший желтый лист и положил между страниц. Он до сих пор там лежит, старый и хрупкий. На той же самой странице.
Капли попадают мне за шиворот. В желудке кто-то бродит.
— А потом тебя срубили…

Мне на голову падает сучок. Ухватившись за ствол, поднимаюсь. Ноги почему-то дрожат.

«Одинокий путник уходит дальше всех,» — приходит на ум. Кажется, это у Довлатова было. Бью себя по лицу, привожу в норму. Чувствую хруст земли на зубах. Кто я, где я? Медленно ковыляю вдоль переулка. Кто-то истошно орет за домами. Я чувствую себя шестеренкой этого ночного города. Очень нужной и важной деталькой, которую никто не заменит, но если эта деталь сломается, то город что-то потеряет.

Налетает ветер, и меня охватывает озноб. Ускоряю шаг. Бегу. Мой путь лежит через пустырь. Никого, только невидимые такси чертят огненные линии по мосту. На этом пустыре постоянно находят мертвые тела. Я никого не встретил, и меня никто не убил. Меня бьет дрожь — никак не могу согреться. Дыхание перехватывает.

Где-то позади клен. Потухший маяк в безлюдной ночи. Я обречен вечно уходить от него и кружить рядом в темной тишине, думая, что иду вперед. Иду вперед, во тьму, к дому. У моста неприятно пахнет водой. На той стороне родные дворы. Боюсь смотреть вниз — там черная бездна. Почему-то представилось, что я лечу вниз в эту пропасть. Интересно, как себя чувствуешь, когда вот так падаешь, а дна всё нет. Ждешь удара каждое мгновенье, а паденье бесконечно. Сойду ли я с ума или привыкну? Или буду мечтать о смерти и выдумывать дно. «Стоп!» — сказал себе. — «В свободном падении при ускорении g я достигну скорости света и превращусь в какую-нибудь черную дыру, где остановится время.

У противоположного конца моста встречаю собаку. «Привет,» — здороваюсь. Пёс странно смотрит на меня и прячется в кустах.

Мир, несмотря ни на что продолжает крутиться вокруг меня. Где бы я ни находился, что бы я ни делал. Алкоголь в моем мозгу подтверждает это наглядно, особенно, если закрываю глаза. Я чувствую себя одиноким путником на длинной трудной дороге в сырую осеннюю ночь. И самое забавное — так оно и есть…